Александр Прозоров - Царская дыба [= Государева дыба]

С телегами, да неспешным шагом ленивых меринов за день до цели добраться не смогли и встали на ночлег вблизи Костынки, но к полудню следующего дня обоз все-таки выбрался из леса на Кауштин луг и медленно потащился к поселку.

Зализа, гарцуя на отвыкшем от седла туркестанском жеребце, вытянул шею, пытаясь разглядеть, насколько изменился за прошедшие месяцы поселок. Над бумажной мельницей неспешно крутились широкие крылья — боярин Росин, помнится, объяснял, что самое главное для хорошей бумаги — это тщательно перемолоть весь мусор, и то старье, что свозится с окрестных деревень и усадеб. Жернова и специальные зубчатые барабаны справляются с этим без особого присмотра, а потому основную работу делают ветер, да время. Люди нужны только раз в несколько дней, готовую массу на сито разложить, да под пресс сушильный загнать. Вроде, и не занят при деле никто, а старое тряпье скоро придется с Новагорода, да Пскова возить, местное все извели.

По тому же способу — дабы само работало — иноземцы устроили лесопилку: по наклонному желобу бревно под своим весом накатывалось на гуляющие из стороны в сторону баженовские двуручные пилы. Речное течение накатывалось на лопатки мельничьих колес, заставляя дергаться длинную железную штангу, которая и таскала пилы. И опять инструмент, казалось, работал лениво, неспешно, пара плотников быстрее бы управились — но «речная» справа не уходила на обед, не уставала, не просила прибавки, не нуждалась во сне — а потому и доски уже не уносились сразу в избы, не настилались на пол и не приколачивались к стенам поверх толстого слоя теплого болотного мха, а складывались под высокие навесы и сушились в тени под порывами теплого ветерка. Благодаря самопильному устройству, хитрые иноземцы и сами навесы вместо дранки широкими досками «чешуей» покрыли, и загоны для скота — видано ли дело! — не из жердей, а из досочек сколотили.

Справно вился дымок над стекловарней — и здесь заместо подмастерьев мехи качала река, приводя с помощью длинного ремня в движение деревянное колено. Правда, на стекловарне несколько мастеровитых иноземцев постоянно возились с формами, трубками и горячими раскатанными листами. А вот в остальных местах получалось, что ремесленники как бы и не делают ничего — только лес, да тряпье с соломой подвозят, да готовые изделия вынимают.

Новым строением оказалась и кухня — кауштинцы поставили навес, да большую печь сложили, несколько котлов рядом на отдельные очаги поставили. Видать, по-прежнему, и трапезничают вместе, и готовят три кухарки на всех. Не разбрелись по домам — по семьям. Ну да ладно, не все сразу.

Жеребец под опричникам заржал, привлекая внимание, и сонная жизнь поселка изменилась в один миг:

— Наши вернулись! — сельчане сорвались со своих мест и кинулись к обозу. Кауштинцы из отряда ринулись навстречу. Начались радостные крики, объятия, торопливые бестолковые расспросы.

В этот миг Зализа позавидовал своим иноземцам лютой завистью — ибо самого его никто, кроме жены да матери, так никто никогда не встречал. Дворня уважала, может и любила, как слуга господина. Друзья встречам завсегда радовались — но солидно, без щенячьего откровенного восторга. А здесь — даже боярыня Юля, позабыв про своего Варлама, без оглядки кинулась в общую толпу.

— Детей хочу, — неожиданно понял опричник. Чтобы любили, не за что-то, а просто так. Чтобы радовались, обычаев и приличий не соблюдая. Чтобы на шее висли после долгой разлуки. Чтобы не только за царя, за землю — за детей живот класть. Коли сыновья подрастают — не страшно. Коли дети есть — смерти более не существует. Потому как в них остаешься.

— Что кажешь, Семен Прокофьевич? — отозвался Евдоким Батов.

— Детей, говорю, нет, боярин. — потрепал жеребца по шее Зализа. — Нислав мой, вроде, разродится вот-вот. Хоть они с Матреной кого-то заимеют. А здесь… Полсотни народа почитай, год живет, а ни одного малого нет. Беда просто.

— Это точно, — согласился, усмехнувшись, боярин. — Порою, сам не озаботишься, так и вовсе опустеют деревеньки. Ладно, Семен Прокофьевич, давай прощаться. Я с сыновьями, коли коней пришпорю, тоже засветло до усадьбы успею. А то уж забывать стал, как выглядит.

— А Прослав твой где, проводник наш? — удивился Зализа, оглядываясь на вьючных коней.

— Сей хитрый смерд, — погладил бороду боярин, — условием закупа, видно, доволен, коли бабу свою и малых перетащить решил, а потому разрешил я ему лодку, в Раглицах купленную, взять, и вкруголядь, через Лугу и Оредеж к усадьбе воротиться. В деле этом он толк разумеет. Пусть рыбу ловит, да по нужде нашей или своей по реке плавает. И мне прибыток, и сам новых смердов для детей моих сытыми вырастит. А от земли откажется — другого полонянина куплю. Ныне Иван Васильевич границы Руси на юг сдвигать взялся, да рьяно. Много пленников оттуда идет.

— От татар какая польза? — пожал плечами опричник. — При конюшнях, да в холопы только и годятся. Работать не умеют. На землю лифлянцев или литву хорошо сажать… А не сбежит?

— Прослав-то? — боярин хитро усмехнулся себе в бороду. — Жаден больно. Я ему за проводничество честное подарок в усадьбе обещал. Вернется. Да еще рыбу в реке ловить дозволил невозбранно, да еще хозяйство поднимать начал… В землях западных кому такое скажи — сами в полон сдаваться прибегут. Голытьба…

Боярин Батов приложил руку к сердцу, коротко поклонившись, и дал шпоры коню. Вскоре маленький отряд русских витязей промчался между домов поселка и унесся к дальнему краю длинного Кауштина луга.

Зализа, спрыгнув с коня, махнул рукой полонянкам — за мной следуйте, и двинулся к боярину Росину. Первая ярая радость в односельчанах спала, и сейчас они спокойно двинулись к часовне, разбившись на небольшие группы.

— Константин Андреевич!

— Да?! — боярин бросил несколько слов встречавшему его огромному плечистому Симоненко и чумазому Качину, после чего повернул навстречу опричнику. — Надеюсь, Семен Прокофьевич, ты с нами отобедаешь?

— Домой хочу, Константин Андреевич, — Зализа опять ласково потрепал морду коню. — Загулялись мы все. Надобно, ако Самсону, к земле ненадолго припасть. Силы набраться.

— Как же на пустой желудок, да в такую даль?

— Охота пуще неволи. — Опричник отпустил повод, позволяя жеребцу отойти на несколько шагов, потом кивнул в сторону пленниц. — Полон свой я пока тебе оставлю. Пристрой к делу. Коров подоить, кур попасти, грибов-ягод в лесу к общему столу набрать, опорос принять. Они к такому хозяйству привычные, молодые, справные. В тягость не станут.

— Н-ну, хорошо, Семен Прокофьевич, — пожал плечами Росин. — Пусть побудут, коли надо.